Зумеры выросли на YouTube и ВКонтакте, но при этом с детства слышали, как родители включали Валерия Меладзе или Надежду Кадышеву. Эти песни — как аудиофлешбэк: вот тебе дача в 2009-м, салат «Оливье» и вечер под «Радио Шансон». А потом оказывается, что они не только из прошлого и удивительным образом встраиваются в настоящее.
Плюс, сейчас модно возвращать старое — от VHS-эстетики до советского попа. И тут как раз вписываются Кадышева, Меладзе, Леонид Агутин и даже «Жуки». Не потому что это «олдскул», а потому что это живое, настоящее и без позы.
Это иронично, но по-настоящему цепляет
Начнем с того, что многие зумеры вообще-то любят старую музыку — просто слушают ее по-другому. Если миллениалы включали Кадышеву «по кайфу», то у поколения помоложе это может быть микс ностальгии по детству, иронии и неожиданной искренности. Когда в плейлисте после The Weeknd играет «Широка река», это не кринж, это вайб!
Та же Кадышева — это не просто народная певица, а символ чего-то устойчивого. Она как бабушкины блины — всегда стабильно, всегда эмоционально. Ты можешь не слушать ее каждый день, но когда услышишь, точно не «скипнешь». Это чистый фольклор без позы — и именно этим он притягивает.
Агутин как ретро-фреш
Если Кадышева — это народ, то Леонид Агутин — это душевность с легким флером курортной свободы. В его песнях — солнце, лето, романтика, московские улицы и немного латиноамериканской гитары. Его любят те, кто ценит мелодику и тексты, не перегруженные смыслом, но и не пустые.
К тому же у Леонида Агутина есть вайб «папиного кумира», и это работает. Он не пытается быть молодежным — и за это его уважаешь. Его стиль — это уверенность, спокойствие и та самая гитара, под которую хочется ехать в поезде и смотреть в окно.
Меладзе как аудиодневник чувств
Слушать Валерия Меладзе — это как читать чужие сообщения в три часа ночи. Он поет про сложные отношения, про тоску, про тех, кто «так и не написал». И все это — максимально искренне, без лишнего пафоса. Даже его голос как будто говорит: «Я понимаю тебя, бро».
Меладзе — тот, кто дает право на грусть. В мире, где модно быть ироничным и отстраненным, он предлагает искренность — и это внезапно становится актуальным. Ты слушаешь «Сэра» или «Не тревожь мне душу, скрипка» и такой: «Окей, я почувствовал».
«Батарейка» — не кринж, а караоке-гимн
Сначала это звучит как шутка: включить на молодежной вечеринке «Батарейку». Но вот проходит куплет — и уже все орут хором, снимают рилс и подпевают на чистом автомате. Почему? Потому что это бессмертный вайб, в нем нет пафоса, но есть энергия и прямолинейность, которой так не хватает сегодняшней музыке.
«Жуки» попадают в ту самую ностальгическую зону, где грусть по-несбывшемуся встречается с радостью по простым вещам. «Батарейка» — это как мем, который вдруг оказался правдивым.
«Ленинград» — грубовато, но по делу
Да, «Ленинград» — это часто маты, треш и анархия. Но именно это цепляет. В эпоху фильтрованного контента и бесперебойной этики, когда даже злость надо выражать аккуратно, песни вроде «WWW», «Экспонат» или «Кольщик» звучат как дозволенная истерика. Их можно врубить на всю громкость, не объясняя, что ты чувствуешь — за тебя уже все крикнул Шнур.
К тому же за внешним угаром — настоящая поэзия быта. Не зря зумеры называют «Ленинград» музыкой постиронии: она и смешная, и грустная, и честная.
Музыка как мем и как культурный код
Песни 90-х и нулевых работают с зумерами как мемы-ритуалы. И они не только про музыку, а про участие. Спеть в компании «Рюмку водки на столе» или «WWW — Ленинград» — как обряд инициации: ты как бы свой, ты в теме.
А еще эти треки отлично ложатся на видео, TikTok или сторис. Они цепкие, с мощным хуком и моментально узнаваемыми фразами. Да и в целом, у зумеров есть вкус к культурной археологии: покопаться в старом, найти золото среди треша и выдать его с новым смыслом.
